В самом начале президентского срока Александра Лукашенко к проблемам, которые могли придавить даже опытного политика, прибавилась еще одна: уже через несколько недель после его вступления в должность на него началась атака "демократических" СМИ - и своих, и российских.
Собрав журналистов на телестудии - трансляция велась на всю республику, - он сказал, что намерен выполнить свое предвыборное обещание: отвести страну от пропасти. Для этого разрабатывается программа стабилизации, охватывающая все отрасли народного хозяйства. Тогда я задал вопрос:
- Но как вы добьетесь цели? Ведь спад производства, безработица, дикий рост цен вызваны только свободным рынком. Значит, надо бороться не с последствиями, а с причиной?
Он выдержал паузу - более долгую, чем принято в таких случаях. И на вопрос ответил вопросом:
- Скажите, кто из ваших коллег разделяет это мнение? Трое, не больше.
В общем-то, ошибся Александр Григорьевич не намного: из пятнадцати журналистов, сидевших за полукруглым столом, "это мнение" разделяли только двое.
Снова выдержав паузу, он продолжил:
- Тем не менее мои мысли созвучны вашим. Но вы же видите, что происходит вокруг, у соседей. Что я могу сделать?
Уже на следующий день, рассказывал мне помощник Лукашенко, все послы западных стран, аккредитованные в Минске, обратились в Министерство иностранных дел: не означает ли ответ президента "Правде", что он против свободного рынка?
Это еще раз показало, под каким неусыпным контролем, а точнее, под каким давлением с первых своих рабочих дней находился глава белорусского государства, которому сильные мира сего ясно дали понять: прощено будет всё, только не отказ от свободного рынка. И потому с нескрываемой тревогой, особенно в левых слоях общества, восприняли его фразу: "Что я могу сделать?"
Оказалось - многое. Гораздо больше того, на что могли надеяться люди, раздавленные нищетой и безысходностью.
Никто, уверен, не знает, что пришлось ему пережить, - даже самые близкие. Лишь однажды в откровенной беседе с журналистами сознался Александр Григорьевич, что не спал ночами. От тяжких, мучительных раздумий - один ведь шел против того, что делают "великая Россия" и все остальные: "Ошибусь - меня навек проклянут". И не в своем президентском кабинете, а на заводах, стройках, в колхозах проводил он большую часть рабочего дня. Оглушающие тишиной цеха, потухшие взгляды били по сердцу...
На "Горизонте" возле давно остановленного конвейера не выдержал - такая тоска и боль застыли в глазах немолодой женщины, кадровой работницы, - отвернулся, чтобы проглотить подступивший к горлу комок. Завод предлагали спасти рыночным способом - отдать в частные руки: инвестор проведет реструктуризацию, уволит, как это сделали на таком же телевизионном производстве литовцы, половину работников - и всё отладится.
Через много лет с трибуны республиканского совещания Лукашенко скажет: "Вы посмотрели бы тогда в глаза женщин..." А в тот день, потрясенный всем, что увидел в цехах еще недавно процветавшего предприятия, он попросил: "Потерпите, родные, никого из жизни не выбросим".
Первые же его попытки оздоровить экономику - вернуться к государственному регулированию, остановить хапок и бешеный рост цен - вселили надежду в души тех, кто жил своим трудом. "Правда", следившая за ситуацией в бывших республиках Советского Союза, писала тогда, что Лукашенко понимает экономические законы намного лучше, чем все президенты стран СНГ, вместе взятые. И не потому, что у него два высших образования, в том числе и экономическое. К высшему образованию, как любит говаривать мой знакомый председатель колхоза, надо иметь хотя бы среднее соображение...
В ту пору заметил не только я: он выслушивал всех, старался вызвать на спор. Советуясь с простыми людьми, сравнивал их предложения и мысли с тем, что предлагали ученые. Созывал академиков и профессоров - искал ответ на вопросы, не дававшие покоя: как выбирались из кризиса в других странах, что характерно сегодня для мировой экономики, какие процессы, тенденции?..
Картина вырисовывалась удивительная. Свободного рынка на Западе давно нет. Ушли от него уже три четверти века назад, после того как в мирное время за какой-то десяток лет он развалил экономику западных стран: потушил домны, остановил заводы и фабрики, придавил простой люд нищетой, а всё общество - разгулом спекуляции, преступности, наркомании, проституции. О размерах трагедии лучше всего, пожалуй, свидетельствуют воспоминания тех, кто был приближен к Франклину Рузвельту, избранному в разгар Великой депрессии президентом США. Как известно, Рузвельт передвигался на коляске. На ней въехал и в свой кабинет. Помощник закрыл дверь, установилась обычная рабочая тишина. И вдруг - душераздирающий крик за дверью. Все, кто находился в приемной, бросились в кабинет. "Я представил: парализованный президент парализованной страны - что может быть ужаснее?" - уже взяв себя в руки, то ли извинился, то ли пояснил Рузвельт.
Из либерального рынка, парализовавшего США, он выводил экономику методами государственного регулирования. За спекулятивное повышение цен, по-нынешнему либерализацию, - тюремная камера. За взвинчивание банковских ставок - то же самое. Специальным решением установил их пределы и обязал банки выдать для сельского хозяйства беспроцентный кредит. По его заданию были разработаны общегосударственные социально-экономические программы, за исполнением которых следил он лично. Как писали в то время американские газеты, "Рузвельт ввел экономические законы, превосходящие по жестокости экономические законы большевистской России", у которой, кстати, он и позаимствовал плановые методы регулирования.
Вслед за Соединенными Штатами ушел из либерального рынка и весь Запад. Сегодня там половина промышленного потенциала - в государственной собственности, а планированию можно лишь позавидовать. Если в Советском Союзе было 400 общегосударственных плановых балансов, то в Японии - 12 тысяч. Сельское хозяйство в странах Европейского союза вовсе выведено из рынка золотым дождем госсубсидий, а цены на сельхозпродукцию диктуют даже не из своих столиц, а из Брюсселя. И планирование с государственного уровня всё больше переходит на межгосударственный.
В общем, Запад развивается в одном направлении, а от бывших советских республик требует следовать в другом. И "великая Россия", а с ней и другие страны СНГ идут путем, противоположным тому, которым движется человечество.
Подтвердилось всё, что Лукашенко частично знал уже в прежние годы, но еще больше угадывал интуицией хозяйственника, экономиста, о чем не раз заговаривал принародно, остерегая от бездумного, очертя голову, броска в рыночный омут. А тянули туда и кнутом, и пряником в самом начале его президентства, когда в казне было хоть шаром покати, а от промышленности и села - одни убытки. Международный валютный фонд (МВФ) дал 300 миллионов долларов на проведение либеральных реформ. Нетронутыми лежат они по сей день: "Чтобы не брали с этого счета ни цента!" - приказал Лукашенко.
Как политик, а тем более глава государства он не мог, конечно, не понимать, чем грозит открытое выступление против свободного рынка: слишком высока была ставка Запада.
Другой бы поостерегся: над головой не каплет, должность – дай бог, подлаживайся, как остальные эсэнговские президенты, под новых господ-властителей, вливайся в глобальный поток и сиди себе, управляй. Но это не про Лукашенко.
Ни подлаживаться, ни отступать он не стал:
- Рынок ничего не отрегулирует.
То была не просто фраза, которую он повторял на встречах, совещаниях, заседаниях правительства. То была установка. Под нее выстраивалась экономическая политика. В соседних странах народ заставляли жить по рецептам, прописанным закордонными мудрецами, а Лукашенко возвращал всё лучшее, что оправдало себя в советское время и что использовал даже Запад. Восстанавливались отброшенные и сломанные либерал-"реформаторами" рычаги управления. Государство возвращалось в экономику. Интеллект заменял стихию рынка. И стали оживать заводы, фабрики, начало залечивать раны село.
Уже на второй год его президентства ситуация в народном хозяйстве стабилизировалась. Белоруссия была отведена от пропасти. А в следующем году прирост валового внутреннего продукта составил 13%, производства промышленной продукции - почти 17%. Таких темпов не было ни в одной стране мира.
Тогда-то и всполошился Запад: кто это подрывает доверие к либеральным рецептам? Какой-то неизвестно откуда вынырнувший Лукашенко и какая-то там Белоруссия? Что это еще за географические новости? И главный мировой финансист, распорядительный директор МВФ Мишель Камдессю, хорошо понимавший опасность прецедента, на одном из экономических форумов попросил встречи с премьером небольшой Белоруссии - невиданный в истории случай! Надеялся, судя по всему, посулами заманить республику в либеральные сети...
А тем временем всё заметнее становилось, что у белорусской экономической модели есть еще один, более глубокий пласт.
О нем сказал Лукашенко на республиканском семинаре, где был поднят вопрос о "народной" форме приватизации - акционировании предприятий. На мелких и средних производствах процесс уже шел, и кое-кто из экономистов предлагал взяться за крупные.
- Не думаю. "Хорошей", справедливой приватизации не бывает, - возразил он.
И пояснил свою мысль: присвоение результатов труда в интересах государства, всего общества подменяется присвоением в интересах узкого круга владельцев акций и собственности. А это ведет к дальнейшему расслоению - обогащению одних за счет других. Да и государство как бы не потеряло управления экономикой, допустив всевластие и произвол частнособственников.
За четкостью формулировок, все понимали, стоит слишком многое. Прежде всего - убежденность самого президента, выстраданная в нелегких поисках. Проблема расслоения, разделения людей давно не давала ему покоя. В беседе с российским журналистом он сослался как-то на Жан-Жака Руссо: "Ни один человек не должен быть настолько беден, чтобы продавать свою душу или тело другому человеку, и ни один человек не должен быть настолько богат, чтобы мог купить душу или тело другого человека". Добавив, что в этом, пожалуй, единственный выход для людей - другие пути рано или поздно приведут к катастрофе. А вскоре на торжественном заседании в честь Дня Республики, размышляя о трагедии Советской страны, расчлененной "демократами", напомнил философский постулат Гегеля, в сжатом до афоризма виде сформулированный Энгельсом в "Диалектике природы": "Части лишь у трупа". И заметил, что именно принцип разделения на части был заложен в основу перестройки: концепция ее базировалась на разделении интересов между людьми, между коллективами, между республиками во всех жизненных сферах - от экономической до самой чувствительной - национальной. С помощью этого адского механизма и разорвали Советский Союз. Без соединения интересов, считал он, невозможны ни крепкое государство, ни здоровое общество.
То был уже иной, более высокий - философский - уровень осмысления. "До неприличия" молодой президент, недавно "выскочивший", как любили подтрунивать "демократы", из совхозной глубинки, поднялся на новую ступень, для его респектабельных "карьерных" коллег по СНГ, как показала жизнь, увы, недосягаемую. И важность этого было трудно переоценить. Потому что с философских высот начинается созидание или разрушение человеческих душ, стран, сообществ. С того, как понимают в этих сообществах и странах цель, смысл жизни, а значит, и ее дальнейшее обустройство. Достаточно подменить в сознании, душе людей этот смысл, посеять разруху в головах - и любой народ станет беспомощным, а государство его распадется и угодит под пяту чужеземца. Горький пример тому - Советский Союз, разрушение которого начали с "философических" операций.
Лукаво, под лозунгами очищения общества и защиты народных интересов "яйцеголовые" из демлагеря развернули дискуссию: что важнее - свобода или справедливость? Вопрос не только для любомудров (примерно так звучит на русском понятие "философ"), изучающих устройство мира и место в нем человека, но и для всех нас, смертных, бесспорно, важный. Вот только ответ на него в философии - истинной, неподкупной - найден давно. Ограничивать, усекать свободу во имя справедливости можно (и должно), ограничивать, усекать справедливость во имя свободы нельзя и даже преступно. Категория справедливости выше, важнее категории свободы.
Это естественное понимание жизни, ее смысла, испокон присущее русским, как и белорусам, украинцам, составляет стержень их славянской души. Лукавую попытку сломать его - ущемить справедливость в пользу свободы - заметил еще Достоевский. "Что такое свобода, "liberte"? - писал он. - Когда ты имеешь миллион, ты свободен делать что угодно и с кем угодно, а когда не имеешь миллиона, тот, кто его имеет, свободен делать с тобой что угодно". Такой свободе и расчищали дорогу "демократические" философы, идейно обеспечившие развал страны, разгульное пиршество вылупившихся из гнилого свободнорыночного болота "миллионщиков", по-нынешнему - долларовых миллиардеров, и всех, кто с ними жирует в одной компании, ограбившей и продолжающей грабить народ.
Лукашенко выбрал справедливость. И заложил ее, насколько возможно при нынешних обстоятельствах, в основу социально-экономической политики. В Белоруссии не допустили такого ужасающего расслоения, как в других эсэнговских странах. Разница доходов между 10% самых низкообеспеченных и самых высокообеспеченных здесь не превышает один к пяти. В России она составляет один к тридцати. А если провести точный, с учетом олигархических "мешков", замер, то и еще больше. Белоруссия - единственная из стран СНГ - сравняла минимальный размер оплаты труда с прожиточным минимумом. Здесь почти втрое выше, чем в России, размер студенческих стипендий, более высокие по сравнению с другими странами СНГ пенсии пожилым и пособия детям. И всего этого достигли, не имея золотоносной газонефтяной "жилы", без помощи Запада, который, как мог, душил Белоруссию, не раз угрожая ей блокадой.
В непростой и небезопасной ситуации Лукашенко всё ближе подходил к осознанию того, что нужно устранить разруху в головах, устроенную "демократическим сообществом". Что нужна государственная идеология, отвечающая интересам народа. И три года назад вынес эту актуальнейшую, по его словам, проблему на обсуждение постоянно действующего семинара руководящих работников республиканских и местных органов управления. Идеология для государства, отметил он в докладе, - это иммунная система, если она разрушается, любая инфекция становится смертельной. И сослался на наш общий горький опыт: "На закате советской эры инфекции национализма, бездуховности, потребительства разъели идеалы великой страны. Иммунная система не сработала. Советского Союза больше нет".
Одной из главных причин этой глобальной трагедии он назвал "полную разруху в головах" новой генерации коммунистических руководителей СССР.
- В марксизме-ленинизме они разуверились (если вообще когда-то верили), потому что учение это непростое. Эта наука, - подчеркнул Лукашенко, - очень трудно давалась в вузах, некоторые вообще книжки по марксизму-ленинизму не читали... В основах разуверились, но предложить что-то другое не могли.
Доклад его был по любым меркам глубоким, и в той ситуации, что создалась на постсоветском пространстве, необычным. Начиная с анализа доминирующей сегодня в мире идеологии либерализма, которую Лукашенко охарактеризовал как исключительно агрессивную идеологию социального неравенства людей, наживы и индивидуализма.
- Хозяева современного мира, прежде всего американцы, смогли, - с сожалением отметил он, - внушить политической элите и части населения бывших соцстран, что либеральные ценности - высшие, самые верные, а западная цивилизация - единственный ориентир для развития.
И хотя, по его мнению, отдельные черты либерализма могут войти в государственную идеологию, но суть, основа его неприемлемы: "А если взять в чистом виде нынешний неолиберализм, то, конечно же, он нам, нашему народу вообще не подходит". И ориентир надо брать другой. Какой - он определил четко:
- Самая понятная и близкая народу идеология - коммунистическая. Провал социалистического эксперимента не означает смерть коммунистических идей. Они будут живы, пока жив человек, поскольку в их основе - стремление к равенству и социальной справедливости... С коммунистическим мировоззрением наша страна прожила почти весь двадцатый век. С этой идеологией были одержаны великие победы - над нищетой, безграмотностью и нацизмом. С ней мы первыми в мире проложили дорогу в космос... Коммунистическая идеология, основанная на идеологии марксистско-ленинской, должна стать одной из главных составляющих белорусской государственной идеологии.
Это была очередная ступень осмысления того, что нужно обществу, человеку. И - вызов, который он бросил доминирующим в сегодняшнем мире силам и тенденциям.
Понимал ли Лукашенко, что с этой минуты для него начинается новый, самый сложный период жизни? Что Запад никогда не простит президента, который не принял его ценностей? Ведь главная стратегическая, глобальная задача Запада отнюдь не экономическая экспансия, не завладение ресурсами, как привыкли повторять некоторые политики, а слом генотипа, точнее даже - архетипа тех народов, стержнем которых остаются духовная нравственность, справедливость. Сломав их душу, он "интегрирует" их под себя и без всяких усилий заполучит все их ресурсы. И потому на каждого, кто попытается доказать, что в этой борьбе с уже предопределенным, казалось бы, исходом можно выстоять, защитить свои ценности и тем самым подать пример, дать надежду другим народам, Запад обрушит весь свой "цивилизованный" гнев. Понимал ли это Лукашенко?
Думаю, понимал.
Но есть люди, которые за правду пойдут и на костер, и на Голгофу.
До сих пор удивляюсь, как хватило ему нервов и сил выдержать такое нечеловеческое напряжение – и каждодневную нескончаемую работу, и постоянный натиск из-за кордона, и немыслимо изощренные попытки обвинить его во всех смертных грехах, и паскудные, не подыщешь другого слова, провокации прикормленных зарубежными спонсорами национал-"демократов".
Мутную волну, что катилась с Запада, Александр Григорьевич переносил стоически. Иное дело - нападки из России. Порой казалось, что они ранили его в самое сердце. Все знали трепетное отношение Лукашенко к России - то была часть его души, его славянской натуры. Он не делил наш народ на белорусов и русских, россиян, всегда говорил: "Это наша Россия". И ещё будучи депутатом, поехал в Москву, чтобы там, в Верховном Совете, договориться - что надо делать для возрождения Союза.
Время было тревожное: любые призывы сблизиться с Россией здешние "демократы" считали предательством национальных интересов и требовали привлечь к ответственности. Многие попали тогда под "демократическую" колесницу. Чуть было не угодил и я - за статью "Чужой рыцарь на гербе", раскрывавшую суть прозападной, профашистской символики, которая была принята шушкевичским парламентом, и заметки в защиту русского языка. Группа депутатов от БНФ обратилась с официальным письмом в прокуратуру республики: возбудить за эти "антигосударственные публикации" уголовное дело.
На Лукашенко, который со всех трибун и страниц призывал объединиться с Россией, накат был куда сильнее. И сегодня у меня хранится письмо, адресованное ему от национал-"демократов" из Витебска, - Александр Григорьевич передал его во время нашей беседы в его депутатском кабинете. "Русские суки, изменники Белоруссии, мы будем вешать вас на всех фонарях" - самая вежливая фраза в этом "демократическом" послании. Отступать он не собирался, и первое, что сделал, став президентом, - провел референдум, на котором народ поддержал его предложения придать русскому языку, наравне с белорусским, статус государственного, взять курс на интеграцию с Россией и отменить чуждую, профашистскую, корнями уходящую в Запад государственную символику.
И сразу поехал в Москву, к российскому руководству, где правили бал "демократы", на дух не переносившие даже мысли о возрождении державы: не для того они её рушили. И, что тут таить, схитрил, сыграл на характере Ельцина. В минуты трезвости на того нападало чувство вины и страха за беловежское злодеяние, и Лукашенко, который, в общем-то, не так прост, как многим тогда казалось, воспользовался его психическими перепадами, уговорил создать Сообщество, затем - Союз и, наконец, пускай лишь де-юре, но с четким планом поэтапной реализации - Союзное государство. И потом делал всё возможное, чтобы не отходить от этого плана. И не меньше, чем о Белоруссии, заботился о России, когда укреплял свою западную границу, ставшую общей границей Союза, оснащал, поднимая на современный уровень, армию.
Тем обиднее были удары, которые наносили ему из России. Порой более сильные, чем с Запада, но с теми же, слово в слово, обвинениями: нарушаешь свободу, права человека, демократию.
Как ответить, если он действительно нарушил, даже больше - запретил свободу для абрамовичей делить, рвать, присваивать то, что создано многими поколениями тружеников и принадлежит народу, государству. Если запретил свободу принимать грабительские законы, путать власть с денежным мешком.
Признаюсь, не по себе становилось, когда российский кагал бросался "защищать от Лукашенко" демократию. Свою, рыночную, которую иначе как издевательством над народом-демосом, над самой демократией не назовешь, потому что она даже в жизненно важной экономической сфере нарушила главный демократический принцип: один человек - один голос. Какой-то "ич", скупивший почти все акции, имеет сегодня в России тысячи, а то и миллионы голосов против нескольких голосов "рядового" акционера - вот и вся "демократия".
И уж совсем невмоготу было смотреть, как кидалась на Лукашенко с экранов и газетных страниц свора профессиональных правозащитников, размахивая лозунгами правового государства и лукаво умалчивая, что ничего страшнее, опаснее и преступнее, чем "правовое государство", построенное на вопиющем расслоении общества, в жизни не может быть. Что своей социальной несправедливостью оно порождает и плодит все беды - от нищеты, голода и страшных болезней до кровавых войн и террора. И что даже на Западе многие понимают: право, как сказала героиня фильма "Жюли Леско", комиссар полиции, - это превосходство общих интересов над частными. А они, правозащитники, оберегают вселенский заповедник и генератор преступности.
Трудно даже представить, с каким сердцем смотрел Александр Григорьевич на повторявшийся с завидной регулярностью шабаш всей этой нападавшей на него социальной, а точнее - антисоциальной мрази. Как и большинство белорусов, он, конечно, верил, что Россия может быть только идущей к социальной справедливости, противостоящей мировому злу, иначе она превратится в анти-Россию. И для россиянина предать идею справедливости - значит предать Россию. И потому, думаю, ему тяжело было слушать, как Путин высказывает главное свое пожелание будущему страны - студентам: "Больше свободы". Не менее тяжело было наблюдать и за тем, как российский народ заставляют захлебываться в миазмах этой свободы. Свободы для миллионщиков.
И понятна была боль, с которой он говорил о том, что Россия перестала быть духовным и культурным оплотом восточноевразийской цивилизации. Да и в технологическом, экономическом плане она не может считаться примером для Белоруссии. В основе этой горькой реальности - всё та же причина. Лукашенко сказал о ней в своем "идеологическом" докладе:
- Дело в том, что достоинство, богатство России - её недра - отчуждены от народа и стали источником её бед как в материальной, так и в духовной сфере. Политические элиты, подталкиваемые сырьевыми олигархами, ориентируют страну на неолиберальные ценности: ярко выраженный индивидуализм, бездуховность, готовность жить в постоянной гонке за наживой. И хватать всё, что рядом и далеко, часто чужое, не своё. Словом, социальный дарвинизм, когда сильный пожирает слабого, и считается, что так и надо. Всё это чуждо русским, восточнославянскому менталитету в целом.
И, как нетрудно понять, усложняет ситуацию для Белоруссии.
- По сути, в восточнославянском (если учесть проживание на наших просторах и других народов - в восточноевропейском) мире мы остались единственной страной, открыто проповедующей верность нашим традиционным цивилизационным ценностям.
В этих словах Александра Лукашенко прозвучало четкое понимание того, какую нелегкую судьбу выбрали народ Белоруссии и сам он - её президент.
Не случайно на одной из пресс-конференций он обратился к журналистам региональных российских СМИ с просьбой: "Нам надо помочь. И помощь нужна только одна - рассказывайте правду о том, что видели в Белоруссии". Помощь нужна была как воздух, потому что даже в таком вопросе, как отношение к строительству Союзного государства, федеральные (ох, уж эта американизация!) российские СМИ его попросту оболгали, объявив противником интеграции. А ведь с первого дня своего президентства он ни разу не отступал от своих изначальных намерений. И когда американцы подослали в Минск своих эмиссаров, предложивших завидный "пряник" и "добрые отношения" в обмен на согласие Лукашенко "отойти" от России и "встроиться" в Черноморско-Балтийскую дугу, он ответил: "Я дружбой с русскими не торгую". На том и стоял.
Слукавил же Путин. После массированного, в течение месяца, наезда высокопоставленных гостей из США и Запада он объявил вдруг, что Союзный договор надо расторгнуть, а Белоруссию ввести в состав России. Замысел был прост: одним махом похоронить сам процесс воссоединения на постсоветском пространстве. Любой сельский пострелёнок понимал: Белоруссия, бывшая в Советском Союзе равноправной республикой, не может быть введена в состав другой бывшей республики. К тому же предложенный Путиным вариант ставил жирный крест на самой возможности интеграции с Россией остальных стран СНГ. Когда замысел не удался, Владимир Владимирович стал откровенно тормозить процесс строительства Союзного государства. А прорежимные федеральные СМИ, давно объявившие информационную блокаду Белоруссии, то и дело перераставшую в информационную войну, стали "трамбовать" Лукашенко. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, откуда растут ноги...
За двенадцать лет президентства в его жизни произошло немало событий. И многие из них стали знаковыми. Как, например, выступление на прошлогодней осенней сессии ООН, где прозвучали с трибуны его слова: "Прошло 15 лет со времени распада моей страны - СССР. Это событие полностью изменило устройство мира. Советский Союз при всех ошибках и промахах его руководителей был тогда опорой и надеждой многих государств и народов, обеспечивал равновесие глобальной системы".
Там, с трибуны ООН, президент небольшой славянской страны - Республики Беларусь - дал бой тем, кто отстаивает нынешнее мироустройство, основанное на несправедливости, и ведет человечество в тупик. Кто устраивает кровавые бойни и стремится управлять однополярным миром, искусственно создавая конфликты и виртуальные предлоги для вмешательства под очень удобным флагом - демократии и прав человека.
Зал замер, стараясь не пропустить ни одного слова, а американская делегация напряженно вытянулась вперед и, казалось, приросла к столу с табличкой "USA". Так слушали, пожалуй, ещё только одного президента - Уго Чавеса, а на прежних сессиях ООН - Фиделя Кастро. Все почувствовали, что перед ними выступает политик совсем иного уровня и масштаба, чем большинство из тех, кто приехал на сессию.
На фоне его выступления бледной и немощной выглядела речь Путина, выдержанная в русле буржуазных прав и свобод. Многие из руководителей государств решили не портить отношения с всесильной Америкой. Лукашенко же не стал, по его выражению, сидеть, как мышь под веником: дело ведь идет о судьбе человечества.
Кстати, в этом своём выступлении он встал на защиту Милошевича, суд над которым назвал карикатурой, и Саддама Хусейна, который "вообще, как в мире дикарей, отдан на милость победителей". Их права, напомнил он участникам сессии, некому защитить, кроме ООН, потому что их государств уже нет, они уничтожены.
В этом, мне думается, проявилась его славянская совестливость, которая не позволяет предавать друзей. Западной цивилизации, где всё покупается и продается, она несвойственна. Перед иракской войной в Минск, к Лукашенко, были засланы очередные американские эмиссары - опять сулили все блага и поддержку во всём, если он скажет, что у Хусейна есть ядерное оружие. Лукашенко на святотатство не пошел, не стал "подтанцовывать" американцам.
Путин, как известно уже, поступил иначе. Дал "другу Джорджу" "сведения" о наличии в Ираке оружия массового поражения. А когда под тем закачалось кресло, бросился ему на помощь: объявил на весь мир, что сведения в Вашингтон поступили от него, Путина.
Разные философии, разные нравственные критерии, разные поступки.
За честность и совестливость, кажется мне, белорусы любят своего президента больше всего. И прощают ему недостатки - излишнюю порой горячность и откровенность, которыми он грешит, как сам признается, "себе во вред". И отдельные промахи (у кого их нет). И, сталкиваясь с темными сторонами жизни - а в Белоруссии, милостью Божией оказавшейся на всех сквозняках Европы, хватает и их, - умом и сердцем понимают: президент не всесилен. Да и сам он этого не скрывает. На одной из пресс-конференций опять-таки откровенно сказал: "Я не приемлю такой рынок, как в России, но полностью изменить ситуацию в Белоруссии не могу. Поэтому делаю так, чтобы последствия не приобрели обвальный характер, не ударили по народу".
И когда кое-кто начинает критиковать его за "буржуазность", я вспоминаю строки из обстоятельной и глубокой статьи философа и публициста Олега Титова "Кто такой Лукашенко?", написанной в 1999 году: "Не навязывая никому своего мнения, автор склонен оценивать А.Лукашенко не по тому, в чем он ограничен буржуазной демократией, а по тому, в чем он далеко выходит за её узкие рамки на пользу трудовому люду, назло спекулянтам, компрадорам и западным колонизаторам постсоветского пространства. Ибо второго в нём гораздо больше, чем первого".
Долгие годы я пытался понять, что же главное в "феномене" Лукашенко. И, кажется, нашел ответ. Он - в ключевой фразе, которую часто произносит Александр Григорьевич: "Мы шли от жизни".
Эта его фраза напомнила мне слова Льва Толстого: "Для того, чтобы понять жизнь, я должен понять жизнь не исключений, не нас, паразитов жизни, а жизнь простого трудового народа, того, который делает жизнь, и тот смысл, который он придает ей. Простой трудовой народ вокруг меня был русский народ, и я обратился к нему и тому смыслу, который он придает жизни".
Лукашенко не только понял этот истинный смысл жизни. Он вернул его народу.
Олег СТЕПАНЕНКО, г. Минск
Газета "Правда" N35 (28943) от 7-10 апреля 2006 года
По материалам газеты "Предрассветные огни", №17, 2006 год.
|
