|
На первую мысль о сходстве наталкивает освещение «осады Черкизона» в СМИ. «Черкизон против вертикали. Путин поднял руку на независимое государство!», «Кого утопит Черкизон», «На Черкизовском рынке возможно массовое мародерство», «Полевая кухня для мигрантов откроется на Черкизовском рынке». «Черкизон расползается по Москве». «Волны экономического землетрясения, вызванного закрытием Черкизовского рынка в Москве, прокатятся по всем городам России», - это заголовки и отрывки репортажей СМИ и пресс-релизов общественных организаций. Согласитесь, что по тональности чем-то это напоминает освещение настоящей войны или грандиозного катаклизма.
Ощущение более глубинной связи возникает, когда начинаешь вспоминать путь, пройденный независимой Россией от радужных надежд начала своего независимого существования до войн с челноками и грузинами.
Оба конфликта суть показатели, насколько ухудшились условия нашего внутреннего и внешнего развития через двадцать лет после того, как сначала СССР, а потом Россия по своей доброй воле отпустили на свободу пол-Европы, и через полтора десятка лет после того, как Россия вступила на путь рыночных реформ.
Газета «Ведомости», ссылаясь на закрытый доклад Минпромторга, объясняет наступление властей на вещевые рынки необходимостью защиты российской легкой промышленности. «Каждая точка на Черкизовском рынке означала остановившийся цех в России», - приводится оценка одного из руководителей министерства. Из чего следует, что мы имеем дело с конфликтом, корни которого уходят в либеральную рыночную реформу образца 1992, когда ради быстрого насыщения потребительского рынка в страну пустили поток дешевого импорта. В результате собственное промышленное и сельскохозяйственное производство было разве что не сметено с лица земли, а значительное число занятых в нем людей переквалифицировались кто в валютных спекулянтов, кто в челноков, а кто зажил натуральным хозяйством.
Были ли альтернативы такому варианту насыщения рынка? Об одной из них недавно в интервью для региональных газет-подписчиков «РИА Новости» рассказал Виталий Шлыков, в те времена зам. председателя Государственного комитета по оборонным вопросам в правительстве Бориса Ельцина: «Суть программы перехода к рынку, которую я предлагал тогда правительству, заключалась в следующем. Необходимо временно прекратить все военное производство и кинуть клич военно-промышленному комплексу: «Ребята, у вас накоплены гигантские ресурсы, у вас лучшие рабочие и управленческие кадры, у вас сконцентрирован весь научный и конструкторский потенциал. Перед вами огромный рынок, неприхотливые люди, измученные дефицитами, с гигантским количеством денег на руках. Производите для него то, что можете: автомобили, холодильники, компьютеры. А мы, государство, отпустим цены и оградим вас на первых порах от внешней конкуренции!». Уверяю вас, что если бы эта программа была принята, то мы прошли бы переходный период без безработицы, пережили бы бум жилищного строительства. А сегодня Россия была бы высокотехнологичной богатой державой, менее зависимой от внешней конъюнктуры».
Почему же эта альтернатива оказалась в той ситуации невостребованной? Среди прочего, и потому что протекционистская политика была тогда не в чести на Западе. Важнейшей же составляющей идеологии наших «молодых реформаторов» и «демократов» было, как известно, именно желание нравиться иностранцам, сиречь тем трем десяткам государств, которые они между собой и в прессе называют «цивилизованным миром».
О том, насколько их желание сбылось, свидетельствует прошлогодняя западная реакция на нападение Грузии на Южную Осетию. «Агрессивная Россия ни с того ни с сего напала на Грузию с тем, чтобы задушить там ростки демократии», - вот квинтэссенция спонтанного медийного и официального отношения Запада и подавляющего большинства посткоммунистических стран первых дней. Эта версия не имеет касательства ни к конкретным обстоятельствам возникновения конфликта, ни к его исторической подоплеке, ни к политике России и Грузии, а скорее к некоему архетипу отношения к нам с позиций презумпции заведомой виновности. Последнее, попросту говоря, есть сущность не эмпирическая, а имманентная.
Вот так и сошлись вместе Черкизон и Цхинвал: и свою промышленность разрушили, и иностранцам так и не понравились.
|
